«Я во Фленове всю жизнь жила в восторге»


«Я во Фленове всю жизнь жила в восторге»

Я была у Лидии Ивановны Кудрявцевой дважды. Побывала бы и трижды, но нужно было срочно сдавать текст в печать. Кажется, что она знает о Фленове все. Она родилась и выросла здесь. 36 лет проработала в историко-архитектурном комплексе «Теремок», 14 из которых — директором…

«Теремковские»

— Нас сейчас во Фленове 17 человек. И самый коренной житель – это я. Мои родители прибыли сюда в 1937 году, чтобы работать в Талашкинской семилетней школе. Через два года родилась я. Первое впечатление от Фленово — я, наверное, думала, что так и должно быть в этом мире. Все время жила в восторге.

О Фленове в ту пору исторических сведений не было. Откуда школа с колоннами? Никто не рассказывал. Откуда эти постройки, оформленные сходно, чтобы получался ансамбль? Не было ответа. Тогда мы просто жили в красоте.

— Как же так?

— «Теремок» был обычным жильем с 1918 года. Там обитали мои «теремковские» подруги. В помещении было все, что нужно для жизни человека. Помню, мы с моей подружкой Милей приходим к ней домой и видим такую картину: с потолка свешивается электрический патрон. В него включена электрическая плитка, которая стоит на двух кирпичах, а на ней — 38-литровая алюминиевая молочная фляга. В ней варится еда для поросенка. Мы с Милей только-только пришли из школы. То есть никого не было дома длительное время. И что могло случиться с «Теремком», если бы, например, произошло замыкание, — просто холод пробирает по спине.

— Сколько людей там обитало?

— Я дружила со многими «теремковскими», но больше всех – с Милей, так звали ее домашние. Она была очень красивой девочкой с огромной пушистой косой. На первом этаже «Теремка» жили Силаевы. По моим меркам, они были владельцами огромного количества бытовых предметов. Мы вернулись во Фленово из эвакуации с одним одеялом, в которое меня заворачивали, одной кружкой и кастрюлькой, которую получили на эвакопункте. Больше у нас имущества не было. И мама меня часто посылала к Силаевым: «Лида, сходи к тете Кате, попроси рубель». Им белье катали. И я владела этим искусством виртуозно! Отец говорил: «Лида, сбегай к дяде Коле за лапой». Это приспособление, с помощью которого на сапоги прибивают подошву.

Там, где сейчас раздевалка, жили Дубенковы — мама и двое детей, они переехали из Подмосковья. Вместе с Катей Дубенковой мы показывали акробатические номера в школе. Еще жила семья с белорусской фамилией — Гуревичи, была и семья Гореликовых — трое сыновей и маленькая девочка…

V8jgyonNFCg.jpg

— В годы войны вы были в эвакуации?

— Да. Мы ушли из Фленова по Ельнинскому большаку 16 июля 1941 года. Вернулись 25 сентября 1944-го. Нас поселили в самую большую комнату «учительского дома» — бывшего общежития для мальчиков (сейчас – административное здание музейного комплекса). Он и сейчас стоит: бревна родные, а облицовка и перепланировка новые.

— А здание сельскохозяйственной школы — это новодел?

— Родной осталась только одна стена — она выходит на север. Чтобы вам было проще ориентироваться: стена с колоннами — это запад. Так вот, северный торец полностью состоит из родных бревен. Они такие же, как в «Теремке», — 27,5 сантиметра…

— Когда же была уничтожена школа? В годы войны?

— Что вы! Я окончила школу в этом здании в 1956 году. И она существовала до 1968 года как советское учебное заведение.

— Тогда что с ней случилось?

— Обветшала. Крыша истлела, стала протекать. И в феврале 1968 года ученики пошли в новую школу — каменную, трехэтажную.

zVl7GKQWi8s.jpg

Тайны подземных ходов

— Лидия Ивановна, а вы считаете правильным, что внимание туристов, исследователей и общественности больше сосредоточено на княгине, чем на князе?

— А когда о ней ни слова не говорили — это было правильно? Я, будучи студенткой Брянского института транспортного машиностроения, в 19 лет впервые в толстом журнале прочла статью об истории культуры России. Там была такая строчка: «Талашкино — крупный художественный центр конца XIX века — начала XX». А я родилась во Фленове и ничего про это не знала. Когда приехала на каникулы, развернула перед мамой журнал и спросила: «Что это?»

Мы, дети Фленова, жили легендами, которые рассказывали местные. Вот совсем недавно, лет 6 назад, мой друг Гена Кравцов уверял меня: «Лида, ты ничего не знаешь о Фленове! Князь Тенишев охотился в Герчиках и выиграл у тех господ служанку в карты! Она и стала княгиней Тенишевой!». Я вздыхала: «Гена! Это сказки! Я в музее тысячу лет проработала! Видела архивные документы!»

После войны мальчишки играли в прятки и однажды возле храма нашли подземный лаз с аркообразным входом, запертым огромными воротами с засовами. Среди этих мальчишек был Эдик Волчков.

14 января ему исполнилось 85 лет, он сейчас живет в Луганске. Его мама учила нас в школе русскому языку… Эдик рассказывал, что когда ворота открыли, то обнаружили каменные лавки в основе горы, а на них — груды книг. Куда все это девалось? Думаю, с нашими фленовскими мальчишками кто-то провел работу, потому что никто больше ничего не искал…

— То есть во Фленове были подземные ходы?

— Конечно, они и сейчас есть. Только перестали быть функциональными.

— И куда же они вели?

— На схеме, которую составил Иван Евсеевич Кольцов (ученый-конструктор, сотрудник секретного бюро по биолокации при Совете Министров СССР во времена А. Косыгина. — Прим. авт.), этих ходов во Фленове видимо-невидимо. Иван Евсеевич занимался поиском бункеров Гитлера, библиотеки Ивана Грозного, кенигсбергских подземелий…

Мы познакомились в мае 1991 года. В Смоленске первый раз проводились возрожденные Кирилло-Мефодиевские чтения. До основных мероприятий участники приехали во Фленово. Делегация славистов была очень большая и авторитетная. Но все почему-то ходили за голубоглазым седовласым человеком и шептали ему: «Иван Евсеевич…». А дальше я не могла ни слова разобрать. В конце концов, от неловкости и смущения вышла на крыльцо. Следом за мной вышел сам Иван Евсеевич и сказал: «Как странно у вас подземные ходы расположены». А я, как местный мельник, говорю: «Что ж тут странного?» «Обычно главный вход делают по центру оси симметрии, чтобы уравновесить все массы…» — «А у нас?» — «А у вас по радиусу входит и по радиусу выходит». «Куда же выходит?» — спросила я. «Видимо, к господскому дому в Талашкино, а второй выход, я четко прослеживаю, уходит за пруды». Это значит, что он вел в село Знаменское к храму Знамения…

А в сентябре 1991 года Смоленский пединститут устроил конференцию. Два автобуса ученых приехали во Фленово. Один из них — в папахе, с огромными черными глазами — буквально преследовал меня по пятам. О чем я думала? Да, мне всегда говорили, что я была хороша собой, но я всю жизнь стеснялась до такой степени, что в трамвае не могла сказать: «Пожалуйста, возьмите три копейки, оторвите билет». И вдруг кавказец (оказалось, это профессор из Махачкалы, преподаватель истории) говорит: «Я вообще-то лозоходством занимался, владею искусством биолокации, но давно не практиковал. А здесь так все энергетически наполнено! Вот у вас туда (он махнул рукой на большой пруд) уходит подземный ход. И в нем много металла».

Что там хранилось — никто не знает. Иван Евсеевич оставлял на своей карте пометки, что там осталась какая-то библиотека…

Меня удивило, что в один год два совершенно разных человека указали на подземные ходы во Фленове.

N1jVpat2bLY.jpg

Про будущее храма Святого Духа

— Лидия Ивановна, я случайно нашла ваше интервью московской газете «Голос Родины» за 1982 год. Там вы рассказываете о небывалом потоке туристов. Он был такой, что «Теремок» в буквальном смысле расшатали…

— По санитарным нормам в помещении нашего музея могло находиться одновременно не более 9 человек. А у нас в день бывали сотни людей, в год — десятки тысяч. Кроме одного общего выходного в неделю, решено было освободить два дня от экскурсий, чтобы «Терем» помаленьку приходил в себя. Количество человек для посещения тоже было регламентировано: если в группе их 40, ее должны были поделить пополам. После принятия таких решений Министерством культуры музей «Теремок» быстро слетел с почетной доски — до этого у него было самое большое количество посетителей…

К тому же его повредил жук-древоточец. В 1984-м мы встали на реставрацию. На семь лет. Решение коллегии управления культуры выглядело так: «Терем» до нуля разобрать, взамен его той же конфигурации, но из современных строительных материалов построить прочный новодел. А «Терем» должен был быть стерт с лица земли. Но нам удалось его отстоять. «Терем» жив.

— Тогда же, в том интервью, вы говорили, что ваша мечта, чтобы в храме Святого Духа открылся концертный зал. Что-то с тех пор изменилось? Вас такой вариант устраивает?

— Нет. В 1995 году я воцерковилась. И относиться к храму Духа как к музыкальному салону я просто не могу.

— Но я читала где-то, что Тенишева хотела сделать его храмом всех религий…

— Это чепуха! Так говорить — преступление. Тенишева строила православный храм, который должен был увенчать дело любви, дело воспитания человека, любящего Родину… Какая эзотерика?

— Однако Православная церковь его освятить отказалась.

— Она отказалась не от архитектуры, она отказалась от оформления интерьера. В 1913 году глава Смоленской епархии владыка Алексий был приглашен на освящение, а вместо этого написал донесение в Священный синод. Синод принял решение: «Из-за богомерзости и богохульства росписей отныне и присно не освящать». С одной оговоркой: «Позволить панихиды в годовщину смерти князя Вячеслава Николаевича Тенишева».

— Получается, такую реакцию вызвали внутренние росписи?

— Да.

— Которых сейчас нет?

— Именно! Но нет и того решения Синода. Очень много смоленских документов погибло во время войны, в том числе и этот.

— Лидия Ивановна, тайной «Теремка» до сих пор остается захоронение князя Тенишева…

— Нет никакой тайны. Я все знаю от начала и до конца.

— Расскажите, пожалуйста.

— Итак, 1903 год. Князь скончался в Париже от апоплексического удара. Его забальзамированное тело перевезли в Смоленск. Саркофаг встречали учащиеся Тенишевской сельскохозяйственной школы и, конечно, местная интеллигенция. До храма Святого Духа гроб Тенишева несли на руках. Это вспоминали очевидцы — они участвовали в церемонии прощания, но лет 20 назад были живы. Саркофаг украсили цветами и опустили его в склеп — криптовую (подземную) часть храма. В храме еще шли строительные работы, но крипта уже была обустроена: установлены печи, чтобы храм мог работать в зимнее время, и отдельное помещение под алтарем. В 1904 году на алтарной части храма образовалась глубокая трещина. Были поставлены маяки, чтобы узнать, стоит ли браться за укрепление фундамента. Но тут грянул 1905 год. Мария Клавдиевна покинула Россию. Через три года вернулась: оказалось, что крушения здания не произошло. Николай Константинович Рерих приехал оформлять интерьер. Саркофаг так и стоял в подземном помещении.

После революции с храма стащили крест и позолоченную луковицу. Крест решили использовать в народном хозяйстве. Это было не литое, а сусальное золото. Само тело креста было работы Карла Фаберже – его петербургской мастерской.

В 1923 году комсомольская организация уже принимала участие в разгроме захоронения князя. Саркофаг вынули, внимательно рассмотрели его устройство. Он был трехслойным: сверху — оцинкованное железо. Под ним — палисандровое дерево. На бальзамированном теле — стеклянный саркофаг. Между стеклом и палисандром был залит мед как бальзамирующее вещество. Саркофаг разбили. Искали, конечно, драгоценности — как в языческих захоронениях, но ничего не нашли. Это рассказывал человек по фамилии Шпиллер, который жил в деревне Барешино. Его дочь, Эмилия, училась со мной в одном классе. Так вот, тело князя посадили на подоконник внутри храма. Он находился там трое суток.

Потом его посадили возле березы, дали ему в руки газету, угостили «козьей ножкой». Сейчас от той березы около храма остался пень. А вот в рощу за прудами его вывезли представители ОГПУ. Для помощи наняли человека по фамилии Романов. Это был ноябрь, груды земли лежали заледеневшими…

Тело везли на телеге. От сидения на подоконнике оно деформировалось – образовался угол. Его положили в четырехугольный ящик. Нашли место, откуда недавно буря вырвала дерево с корнем. Эту яму углубили и выбросили в нее тело. Сверху — ящик. Потоптались по нему, чтобы утрамбовать… Засыпали немного землей.

По соседству с нами находится деревня Раздорово. Там жили воспитанники Тенишевых. Княгиня создавала в Раздорове образцовое поселение: если кто-то задумывал жениться, паре выделяли двор, сельскохозяйственный инструментарий, корову и лошадь. И вот раздоровцы не подвели. Они перенесли тело Вячеслава Николаевича на кладбище там же, в роще. Насыпали холмик, но никаких опознавательных знаков не оставили — опасно.

Мою нянюшку звали Наталья Михайловна Ковалева. Она показывала мне захоронение. Это очень выразительное место: на холмике — он сгладился со временем — растет береза в виде галочки. Тетя Наташа говорила, что на родительские субботы раздоровцы приходили на свои могилки, а потом говорили: «Вот теперь пойдем князя помянем…»

«…И в этот момент под ней провалился пол»

— Лидия Ивановна, меня давно мучает один вопрос… У княгини же Тенишевой была дочь от первого брака…

— Да, была.

— Вы никогда не интересовались ее судьбой?

— Интересовалась. Она покинула Россию вместе с матерью. Стала во Франции баронессой фон дер Остен-Сакен, родила дочь Олю… В начале 2000-х в «Теремок» приехала группа из Австралии — представители русской диаспоры, человек 8… Все они кучковались вокруг одной женщины. У нее было типичное сычевское лицо…

— Сычевское?

— Сычевка находится недалеко от Москвы, это была территория, которую издревле населяли вятичи толстопятые. Они круглолицы, скуласты, с крупными, слегка нависающими лбами и носом «бульбинкой». Но эта женщина все равно была очень симпатичной: волосы светлые, две огромные косы связаны в узел. Мы пришли в «Теремок», и меня спросили о потомках. Я ответила, что у княгини была дочь – баронесса фон дер Остен-Сакен. Эта женщина сказала: «О, она же похоронена в Сиднее на русском кладбище». И в тот момент под этой женщиной провалилась доска в полу. Те, кто стоял рядом, подхватили ее. Конечно, больше было не до расспросов: мы отпаивали гостью водой с сердечными каплями…

Последняя из «теремковских»

Сложно поверить, но мы нашли Милю — последнюю жительницу «Теремка». Вместе с матерью она покинула его в 1959 году. Людмила Алексеевна Ивашкевич много лет живет в Ярцеве. Больше 40 лет проработала стоматологом в поликлинике. Сейчас на пенсии.

YK5aJmBv4go.jpg

— Людмила Алексеевна, как вы очутились во Фленове?

— Сначала жили в Янове, там я окончила три класса. А потом маму – она работала поваром — перевели работать в Дрожжинскую больницу. Жилья у нас не было, поэтому нас поселили во фленовском «Теремке» — там жили все совхозные работники. Обитало в нем человек 15 — в каждой комнатушке стояло по три кровати.

Потом «Теремок» решили реставрировать и всех жильцов расселили. А мы остались — главврач договорился. Смоленские власти возражать не стали: «Реставрация идет постепенно. А вы присматривайте, чтобы никто ничего не утащил и не безобразничал». Когда сделали отмостку, фундамент и окна с наличниками, мама сказала главврачу: «Кажется, нам пора». Нам дали комнатушку в новом доме, а «Теремок» остался один…

— Вам нравилось жить в «Теремке»?

— Знаете, мы тогда и подумать не могли, что все это — культурное достояние. Жили в «Теремке», ходили учиться в школу Тенишевых. Все было по-хозяйски: огород – три сотки земли на горочке, которые нужно было обработать. Картошку сажали впритык к «Теремку». Рядом — сарай с дровами. «Теремок» было достаточно тяжело протапливать — помещение-то большое…

— Сегодня меня спросили: «К кому ты едешь?» Я ответила: «К последней жительнице «Теремка». И мне не поверили. А вам верили, когда вы об этом рассказывали?

— А я никогда никому не рассказывала…

Читайте также

Оставить комментарий

Вы должны войти чтобы оставить комментарий.